Бессмертники — цветы вечности - Роберт Паль

В самый разгар переписки по поводу злополучного собрания на Телеграфной появилось еще одно громкое дело. 13 февраля возле своего дома, прямо на улице, несколькими выстрелами в упор был убит тюремный инспектор Колбе. Убийцу схватили на месте преступления. Леонтьев его уже видел: молодой, лет восемнадцати рабочий парень, крепкого телосложения, с приятным чистым лицом. Назвался Василием, членом организации эсеров Златоуста. Мотив преступления политический — наказать одного из участников избиения симских рабочих. Эсеры любят «наказывать», набиваться в защитники, тут их хлебом не корми. Но что стоит убийство этого жалкого Колбе по сравнению с тем, какую массу людей подняли в защиту симских рабочих уфимские большевики! Он видел эту массу, осадившую тюремный замок и дом губернатора, и может дать вполне профессиональную оценку такой защите.

Дело юного террориста было для него ясным от начала до самой виселицы, и он уделил ему ровно столько времени и внимания, сколько оно заслуживало.

Другое дело — это собрание у Беллонина. Одно то, что проводил его человек, известный под фамилией Трапезников, говорило о многом. Была у Беллонина, конечно же, и Бойкова. Эта особа известна полиции уже давно, и если она там была, то собрание могло быть только социал-демократическим. В этом случае ее вполне можно принять за лакмусову бумажку.

Леонтьев догадывался, что собрание у Беллонина было не рядовым. Там, скорее всего, заседал партийный комитет, но об этом при начальстве он даже не заикался, иначе ему бы вообще не дали покоя. А так он возьмется, раз этого требуют Яковлев и Ключарев. Начнет дознание, испишет сотни листов казенной бумаги, потянет, сколько будет возможно, а неудачу в конце концов все-таки свалит на Ошурко.

Приготовив бланки для оформления протоколов допроса, арестованных и свидетелей (все эти бланки были яркого красно-малинового цвета!), Леонтьев приступил к делу.

Сначала выслушал свидетелей. Их было много. Все они, снимавшие квартиры в домах Безсчетнова, видели в своем дворе людей, некоторые даже наблюдали свалку у ворот и слышали полицейские свистки, но опознать кого-либо из задержанных не брались. Существенно помочь дознанию, такие свидетельства, конечно, не могли. А полковник торопил. Услышав снова фамилию Трапезникова, насторожился.

— Батенька мой, уж не тот ли это крайне левый оратор, что выступал на предвыборных собраниях князя Кугушева?

— По-видимому, тот, господин полковник.

— Так что же мы медлим, ротмистр! Берите бумагу и пишите.

Леонтьев снисходительно усмехнулся, однако ничего объяснять не стал, взял перо, бумагу и молча принялся записывать:

«Уфимскому полицмейстеру. С е к р е т н о. Прошу Вашего распоряжения об установлении личности Трапезникова, выступавшего оратором на предвыборных собраниях в гор. Уфе в сем году, и принятии мер к его задержанию…»

Вернувшись к себе, ротмистр Леонтьев от души посмеялся над наивностью своего начальства и приказал привести на допрос арестованных. Тимофей Шаширин — токарь железнодорожных мастерских, из крестьян, семнадцать лет… Василий Сторожев — рабочий-булочник, из крестьян, восемнадцать лет… Иван Ильин — кузнец-молотобоец, из крестьян, в день зарабатывает пятьдесят копеек, холост, имеет двух братьев и пять сестер, нигде не учился, слабо читает по печатному, а писать не умеет совсем…

«Господи, и такие берутся решать будущее России, толкуют о Государственной думе, — сокрушенно покачал головой ротмистр, но тут же позволил себе усомниться: — А, впрочем, это лишь предположение пристава Ошурко. А пристав этот сначала делает, а только потом думает. И то не всегда».

Как и следовало ожидать, ни Беллонина, ни его жены, ни Трапезникова никто из допрошенных не знал. О нелегальном собрании слышат впервые. Никаких политических партий не знают, ни запрещенной, ни какой другой литературы не читают…

«С таким-то образованием почитаешь! — брезгливо скислился ротмистр. — Особенно господина Маркса. Или Плеханова. Или Ленина… Вон столичные профессора — и те, говорят, об теоретиков этих все зубы источили, где уж до их теорий простому народу. Умея лишь складывать слова «по печатному», такую науку не осилишь. Смешно и спрашивать о том, да приходится: порядок есть порядок…»

Был уже вечер. Ротмистр Леонтьев включил свет, открыл форточку и долго, с наслаждением курил. Допрос свидетелей и арестованных ни на вершок не приблизил его к цели, но он не расстраивался, ибо не верил в успех с самого начала. Не тех, не тех людей взяли городовые Бухартовского и Ошурко! Теперь это ясно для него как день. Так чего же тогда лезть из кожи, мотать себе нервы? Разве нет других, более серьезных дел? Тех же ограбленных поездов, той же типографии, например?

От этих невеселых мыслей его отвлек заглянувший в кабинет конвойный.

— Последний остался, ваше благородие. Прикажете ввести?

И тут он вспомнил, что не допросил еще одного, не местного, беспаспортного, специально оставив его напоследок.

— Ну, что ж, введи, посмотрим на этого бродягу…

Леонтьев вернулся к столу, приготовил новый бланк и стал ждать. И вот в кабинет вошел крепыш среднего роста, лет двадцати пяти, с черными усами и смелым открытым взглядом спокойных серых глаз.

— Фамилия?

Вошедший не спеша оглядел кабинет, лежащие перед ротмистром яркие красно-малиновые бланки, его самого и, глядя ему прямо в лицо, независимо ответил.

— Литвинцев.

Глава двадцатая

Иван Кадомцев и коммунарка Ольга Казаринова покинули Уфу первыми. Вскоре из Вятки пришла условная телеграмма, и Михаил Гузаков собрал всю группу «вятичей», в которую вошли он сам, Федор Новоселов, Филипп Локоцков, Яков Заикин и еще ряд бывалых, испытанных товарищей. Из арсенала дружины им выдали по одному маузеру и браунингу, а также несколько ручных бомб. Немного поспорив, маузеры надежно упаковали и оформили багажом, а сами с легкими браунингами и бомбами, разбившись по разным вагонам, отправились в путь.

На вятском вокзале их встретила красавица Ольга. Глядя на эту милую, стройную, неотразимо красивую девушку, можно было подумать о чем угодно, лишь не о том, что она — тайный член боевой организации, на счету которой немало серьезных, полных смертельного риска дел.

Из всей группы земляков Ольга близко знала только Федора Новоселова. Его-то она и отыскала прежде всего. Вот они медленно, увлеченные разговором, прошлись по перрону, пересекли вокзальную площадь и направились в город. Следом за ними, не упуская друг друга из виду, двинулись и остальные.

К приезду группы Иван снял на окраине дом, где они и обосновались. В первый же вечер, сгрудившись над картой города, обсудили свою задачу. Говорил в основном Иван.

— Деньги в банке есть, товарищи. По словам одного из служащих, несколько миллионов. Надеюсь, это нас устроит?

Вокруг удовлетворенно загудели. Еще бы! На такие деньги не то, что сотню, весь Урал вооружить можно!

— Но банк есть банк, друзья, взять его — задача непростая. Что здесь самое сложное? Думаете, охрана? Нет. Самое сложное, как и в любом деле, отход после успешной операции.

— С миллионами, кончено! — весело хихикнул кто-то.

— С тем, что сможем взять, — строго уточнил Кадомцев, — Если наша атака для противника — всегда неожиданность и фактор внезапности в первые минуты — наш могучий союзник, то при отходе все быстро меняется. Из атакующих мы превращаемся в обороняющихся, это раз. И не просто обороняющихся, а отступающих, это два. После первых минут неведения и растерянности полиция придет в себя, отмобилизуется и двинет в бой все свои силы, это три. На помощь ей придет вся мощная государственная машина с ее карательными органами, войском, телеграфом, железными дорогами, это четыре…

— И все равно деньги должны поступить в кассу партии, а мы с вами без потерь вернуться на свой Урал. Это — пять! — бодро закончил вместо него Гузаков. — Или не так, товарищ тысяцкий?

Кадомцев не выдержал взятого строгого тона, широко улыбнулся и звонко шлепнул его по спине.

— А ты, симский бунтарь, уже оклемался? В огонь рвешься?

— Почему только в огонь? И в воду тоже!

— Ни того, ни другого обещать тебе не могу. Банк надо брать тихо, без беготни и стрельбы. У кого поджилки трясутся или с нервами слабо, останется дома.

— Банк — это тебе, Миша, не склад динамита в глухих уральских лесах, — наставительно пробасил Новоселов. — Банк — это центр города, где каждый обыватель или прохожий может оказаться твоим врагом.

— А может, не каждый, Федя? — лукаво блеснул глазами Михаил.

— У нас на Руси конокрадов и грабителей бьют всем миром.

— Так то ведь конокрадов и грабителей!

— А ты для них кто? Может, приказ штаба им покажешь? Так ведь и его нет, приказа. По такому поводу, сам знаешь, бумаги не пишутся.